— Ну, начдив, как дела? — хмуро спросил Городовиков.
— Мои уже в станицу забрались, — отвечал тот, хорошо понимая, что Ока Иванович очень расстроен большими потерями, понесенными 4-й дивизией. — Вот еду к третьей бригаде. Хочу посмотреть, как они там.
Справа возникла тень огромного всадника, и знакомый голос басовито спросил:
— Что тут происходит?
Городовиков сразу же узнал Тимошенко. Рядом с ним ехал всадник в бурке и серой кубанке, сидевший на большой вороной лошади, — комиссар дивизии Берлов.
— Ну, братцы, еще один хороший удар — и наша взяла! — бодро заговорил Тимошенко. — Я сейчас опрашивал пленного офицера. У них колоссальные потери. Еле держатся. Сейчас ударим в атаку!
— Прошу не покидать меня, товарищ начдив, и оказать поддержку моей дивизии, — попросил Майстрах.
— Тоже сказал! — комиссар Берлов с укором посмотрел на него. — Да разве можно покинуть таких героев!
— Нет, верно, я и не думал, что у тебя такая пехота, — подхватил Тимошенко. — Я с того края видел, как она дралась. Страшная сила! — говоря это, он все время хватался за бок.
— Чего хватаешься? — спросил Городовиков.
— Да полушубок порвали, черти окаянные! Целый бок вырвали!
— Кто?
— Черт его душу знает… Казак какой-нибудь пикой. Хотел в живот, да промазал, по боку задел. Саднит…
В стороне станицы что-то сверкнуло во тьме, и тут же, все разгораясь, зашевелились яркие языки пламени.
— Мельницу, сволочи, подожгли, — определил Городовиков. — А вон другую. Гляди, как занялось!.. Это они нарочно, чтоб видно было.
Теперь все вокруг осветилось. Между холмами показались стоящие в колоннах полки. Ближе к лощине обозначились санитарные линейки перевязочного пункта 4-й дивизии с поставленными возле них лошадьми.
Со стороны появился быстро скачущий всадник. Видимо приметив начдивов, он придержал лошадь, подъехал к ним и громко сказал:
— Приказ командующего!
Тимошенко, оказавшийся ближе, принял пакет, распечатал и, приблизив бумагу к глазам, при свете пожара прочел содержание.
— Ясно, — произнес он, опуская бумагу. — Атаман-Егорлыкскую взять во что бы то ни стало!..
Как раз в это время Зотов доложил Военному совету армии, что согласно показаниям пленных к Сидорину только что подошел свежий конный корпус генерала Гуселыцикова.
— Надо вызвать из резерва 11-ю дивизию, — сказал Буденный.
— Да. Я тоже так думаю, — подхватил Ворошилов.
И снова запели трубы. И снова задрожало все поле, Со страшной силой сталкивались в жестокой сече сотни, эскадроны, полки, рубя шашками в полный размах сплеча и наотмашь, сшибая живых, втаптывая в землю убитых и раненых. Лошади без всадников пристраивались на знакомые места и вместе со всеми мчались в атаку.
И вот, наконец, дрогнули белые. Тогда командующий ими генерал Сидорин ввел в бой конный корпус генерала Гуселыцикова, до этой минуты стоявший скрыто.
И опять 4-я дивизия внезапно попала под сильный фланговый удар.
«Спасай артиллерию! Переходи на другую позицию!» — успел крикнуть Городовиков Шаповалову, а сам помчался за стоявшей в резерве третьей бригадой, чтобы лично повести ее в бой.
Парма искала в степи раненых. Она только что встретилась со Стасей, сестрой из 6-й дивизии, такой хрупкой на вид девушкой, что иной пожал бы плечами, недоумевая, как. она могла попасть к таким отчаянным рубакам — буденновцам. Однако хрупкая Стася везла перекинутого через седло Маркозагавили с рассеченной и уже перевязанной головой. Видимо, меч не помог на этот раз великану. Сестры-подруги обменялись приветствиями и разъехались.
Вблизи послышался стон. Парма придержала лошадь. Неподалеку лежал человек — не поймешь, свой или белый. Девушка быстро спешилась и, накинув поводья на руку, склонилась над раненым. Это был казачонок, на вид лет пятнадцати, в фуражке с солдатской кокардой.
«Тоже мне вояка! — подумала Нарма. — Сам не знаешь, за что воюешь, чудак!..»
— А ну-ка позволь… — Она хотела повернуть раненого на бок, но тут послышался быстро приближающийся конский топот.
Нарма подняла голову. Прямо на нее, всплывая темными громадами на ярком фоне пожара, мчались огромные артиллерийские лошади… Запряженные по восемь коней в каждую пушку, в тучах пара и брызг талого нега, с раздувающимися ноздрями и гривами, с тяжелым храпом и топотом, сотрясающим землю, они казались огненными конями апокалипсиса, могущими смести все преграды… А там, в глубине, в погоню за ними развертывались из колонн казачьи полки.
«Порубят! Как есть порубят!!!» — ахнула девушка.
Артиллерия стремительно приближалась. Нарма видела часто мелькавшие, черные на снегу мохнатые ноги, запряжки орудий, надвигающиеся с невероятной быстротой. И вот, подсознательно ловя в их появлении победу, она вскочила в седло, поскакала навстречу и грудью встала на пути бешено мчащихся батарей, которые широким фронтом, с дробным гулом окованных железом колес и криками ездовых, рассыпавших по бокам подручных лошадей хлесткие удары плетей, страшной бурей во весь дух неслись на нее.
Впереди на рослом коне скакал широколицый всадник. Девушка узнала в нем Шаповалова.
— Стой! Стой! Куда? — отчаянным голосом закричала она.
— Позицию… Позицию меняю! — отвечал Шаповалов, дикими глазами посмотрев на нее.
— Смотри, целыми полками выходят! Порубят! Шаповалов оглянулся. Лицо его исказилось. Он понял, что ему угрожало. ~ — Стой! Стой! Сто-ой!!! С передков! К бою! — загремел он таким голосом, что вся эта огромная масса из сотен упряжных и верховых лошадей, пробежав еще немного и все уменьшая аллюр, остановилась как вкопанная, словно какой-то великан могучей рукой разом схватил ее под уздцы.
Дивизион быстро развернулся налево кругом. — По кавалерии! Прямой наводкой! Картечью! Беглый огонь!!!
Громовой грохот ударил в степь сразу из двенадцати пушек…
Было видно, как лошади атакующих шарахались в стороны, поднимались на дыбы, падали навзничь, давя под собой седоков. Падали люди, контуженные, разорванные на куски. Иные мертвые силой инерции продолжали еще мчаться вперед…
Влево сквозь ползущий дым замелькали черные на фоне пожара значки 11-й кавалерийской дивизии. Оттуда, пригнувшись к луке, веером метнулись связные. Вправо выстраивала развернутый фронт конная бригада 20-й дивизии. Подходили еще какие-то конные части.
Но атака белых уже начинала захлебываться. Шаповаловские пушки, не переставая, гремели картечью. Сюда же перенесла весь свой огонь артиллерия 20-й стрелковой дивизии. Затем подоспел и 6-й конартдив. Огненный шквал, клубясь и кипя, покатился в сторону Атаман-Егорлыкской. Там уже все находилось в смятении. Сидорин бросил в бой свой последний резерв — образцовый офицерский полк, стоивший, по крайней мере, дивизии. На него и ударил Буденный с резервной бригадой. Это решила исход сражения. Растрепанные конные корпуса белых побежали на Посад Иловайский. Началось преследование разбитых армий Деникина к берегам Черного моря…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
На Петроградских кавалерийских курсах ждали приезда инспекции. Первым эту новость принес еще третьего дня курсант Тюрин. С мальчишески возбужденным лицом он вбежал в эскадрон и, споткнувшись на ровном месте, крикнул:
— Ребята, Брусилов к нам едет!
Курсанты — многие уже спали — зашевелились. Дортуар — так по старому называли помещение эскадрона — наполнился гулом голосов.
Курсант Дерпа, прозванный Копченым за смуглый цвет кожи, приподнялся на локте и спросил у соседа по койке:
— Это кто ж такой Брусилов, браток?
— А ты разве не знаешь, Копченый? — удивился сосед. — В германскую войну фронтом командовал. Он в прошлом году к нам приезжал… Сейчас инспектор кавалерии. В германскую войну фронт прорвал. Одних пленных полмиллиона взял…
Дерпа хотел еще что-то спросить у товарища, но тот быстро вскочил и, накинув на плечи одеяло, побежал к Тюрину.
Тот, стоя у койки, над которой висела табличка с надписью: «Тут спал М. Ю. Лермонтов», рассказывал обступившим его курсантам.
— Ну да, я стоял как раз возле начальника курсов, когда дежурный принес телеграмму… Вру? Да с места мне не сойти, если вру! Какие вы чудаки, право, ребята… Есть еще новость, — говорил маленький Тюрин. — Получен приказ выдать всем курсам старую форму гвардейских полков. Мы получаем гусарскую. Завтра едут на склад.
Курсанты, в основном петроградская рабочая и учащаяся молодежь, с интересом приняли оба известия. О Брусилове многие были наслышаны, и всем хотелось увидеть его. Множество разговоров и толков породило также сообщение о новой форме. Большинство видело такую форму лишь на портрете Лермонтова, который окончил эту самую кавалерийскую школу в 1834 году и служил в гвардейских гусарах. Поэтому курсанты, накинув шинели, пошли в вестибюль смотреть на портрет, чтобы на месте разрешить возникшие споры. Оставшиеся пустились в разговоры о Брусилове.
